— Ну, ладно, — сказала она. — Я хочу разобраться в этом.
Она повернулась к Бену и посмотрела на него через прутья решетки. У малыша Бенни были секреты от его подружки Шэннон? Он ответил на ее взгляд. Черт побери. Откуда мне знать? Может, у них и правда была какая-то особая связь.
* * *
Было еще рано, и Шэннон заставила меня раскопать медицинские документы Бена. Пока я готовил завтрак, она позвонила всем докторам, у которых он бывал. Второй уже умер, а третий, похоже, уехал из города. Она записала Бенджамина ко всем остальным, и целый день у него оказался забит с утра до вечера. Интересно, осознавал ли он это, когда посоветовал мне рассказать ей правду. Я-то на такое не рассчитывал. Я проверил счет на кредитке, и мы отправились в путь.
У меня неплохо получалось рассказывать эту историю сжато. Сцену с молитвой я опустил целиком: встреч со священниками нам не предстояло, нас ждали одни ученые. Просто невероятно, сколько было среди этих недоверчивых ветеринаров тех, что помнили Бена. И особенно всех поражало, что у него нет зубного камня. Но тем не менее они единогласно исключили возможность того, что кот прожил сорок семь лет, и отрицали, что это может быть то же самое животное, несмотря на все видимое сходство. Один так вообще разозлился. Будто мне была какая-то радость от того, что я заплатил бешеные деньги за десять минут его времени, в течение которых рассказал ему историю, в которую он никогда не поверит. Он что, идиот? Не видит, что я сделал это ради любви? Но по большей части ветеринары были любезны; они бросали взгляды на Шэннон, словно спрашивая: Вы тоже ненормальная? Может, вам отправить его к врачу? А Шэннон просто нужны были факты. Она внимательно просмотрела все записи о прекрасном здоровье Бена, за исключением тех, что оставил рассерженный ветеринар: он выгнал нас из кабинета раньше, чем она успела взглянуть на документы.
Интересно, но самый первый и самый любимый ветеринар Бена, доктор Дидерада, больше прочих был склонен поверить моему рассказу. В списке Шэнон он значился последним. Возможно, ему следовало выйти на пенсию много лет назад. Была в нем какая-то мечтательность, отстраненность, как у старого кота. Он сказал нам почти то же самое, что и остальные (почему кот не может дожить до сорока семи лет, а уж тем более при всех проблемах со здоровьем, которые были у Бена). Но в его повествовании было нечто от донкихотовской мечтательности; он словно хотел сказать, что, среди всех этих умерших и умирающих котов может быть и такой, который будет жить вечно и никогда не состарится, но, естественно, вы же не ждете, что ученый и профессионал своего дела в открытую заговорит о таких вещах.
Он склонился, посмотрел Бену в глаза, почесал его указательным пальцем под подбородком, и жест этот казался призывом, словно он приглашал настоящего кота появиться из этого нереального.
— Некоторые коты — особенные. Так ведь, Бенджамин? Весь мир раскрывается перед ними, подобно створкам устрицы.
Одновременное почесывание подбородка и упоминание устриц (Бен обожал устриц, особенно жареных) — против такого мой кот устоять не мог, и из глубин его кошачьего существа раздался такой звучный рокот, что блестящий смотровой стол загудел, как камертон. Дидерада и Бен оба заулыбались улыбкой Будды. Стены за нашими спинами были обклеены жутковатыми анатомическими плакатами, на которых кошачьи внутренности были раскрашены в цвет сырого бифштекса. Пластиковый скелет кошки тоже улыбался на своей подставке.
Шэннон отвернулась, прошептала: «Я подожду в машине», и поспешила из кабинета.
— Очаровательная женщина, — сказал Дидерада.
Последней остановкой на пути Шэннон к истине был дом моих родителей, единственных свидетелей воскрешения Бена, с которыми я сохранял связь. Ангелы, которые присутствовали (а может, и нет) при знаменательном событии, все эти годы неизменно отказывались явить себя моему взору, а я стремился занимать в этом вопросе позицию блаженного неведения. Большую часть времени мне удавалось только раздраженное неведение; блаженства я так и не достиг, но хоть ярости избежать у меня получилось. И все же: никаких ангелов, никаких ответов. Мне нравилось жить с Беном, но с неразрешимой загадкой жить было уже не так весело.
Мама с папой, разумеется, любили Шэннон; им было приятно, что однажды утром она позвонила и пригласила нас всех на ужин. И еще они были счастливы повидаться с Бенджамином. После того как скончалась Анджелина, их последняя кошка (ей было шестнадцать, под конец она лишилась всех зубов, потеряла зрение и каждый день лежала под капельницами), они решили больше не заводить животных, но все равно скучали по присутствию кошки в доме.
Как я уже упоминал, мои родители были не очень-то в ладах с реальностью. Они спали под пирамидой и верили, что дыхательные упражнения, биодобавки и правильно размещенный кристалл хрусталя даруют им вечную молодость. Конечно, в глубине души они знали, что это не так. Им нравилось заигрывать со сверхъестественным, но все же они ни на секунду не поверили, что перед ними тот самый Бенджамин, с которым я съехал от них почти тридцать лет назад. Может, в метафорическом смысле, в духовном… Может, он телепортировался, попал в другое время, прошел реинкарнацию, был похищен инопланетянами, клонирован, да что угодно, черт побери… Возможно! Но это не может быть в буквальном смысле тот же самый кот, который жил с тех самых пор, день за днем, и которому недавно стукнуло сорок семь лет. Это было бы чистым безумием.
Бен, которому в тот день уже запихнули в зад полдюжины градусников, не особо интересовался происходящим вокруг, пока не принесли десерт. Когда мама принялась взбивать сливки, он терся о ее ноги, а потом встал на задние лапы (передние были протянуты вверх в немой мольбе) и «станцевал» с необычной для себя неуклюжестью. Мама дала ему венчики. Я указал ей, что, когда я был ребенком, они частенько проделывали тот же номер — и тогда Бену тоже доставались оба венчика, — но мама настаивала, что это ничего не доказывает, так поступил бы любой кот на его месте.
Все это время Шэннон хранила отстраненное молчание, разве что время от времени задавала какой-нибудь вопрос, уточняя детали, но своего мнения не высказывала. За десертом мама предложила мне обратиться к психотерапевту. У нее как раз есть один знакомый.
— Я вот сходил, — сказал отец. — У меня были суицидальные мысли. — Он сунул в рот клубнику. — А теперь нет!
Он рассказал нам о своем «кризисе». Насколько я понял, он заключался в следующем: отец понял, что все мы когда-нибудь состаримся и умрем. Он преподнес это так, будто нас, молодежь, это должно потрясти, но сам же и сказал, что «нам столько лет, на сколько мы себя ощущаем, так?» Нет, не так. Похоже, он забыл про Анджелину. Теперь, чтобы развеселиться, отец принимал антидепрессанты, глотал различные чаи для улучшения настроения, которые мама покупала по Интернету, и в общем и целом чувствовал себя заново родившимся. Я даже заскучал по дням, когда папа курил в подвале травку и думал, что я об этом не знаю (а я, конечно, и сам вовсю экспериментировал). Я часто размышлял о том, что, возможно, какое-то странное сочетание химических элементов в моем организме, которое проявилось в дыхании и слезах, и могло необъяснимым образом повлиять на Бена, вернув его к жизни. С таким же успехом можно верить и в фей. Божья воля? Провидение? Да ну вас. Это же кот. Если у него и есть миссия на этой земле помимо той, чтобы наслаждаться жизнью и как можно меньше беспокоиться, то Бог забыл его об этом предупредить. Иди же, помазанник мой, и оближи оба венчика. Что-то я сомневаюсь.
— Может, это ты должен выяснить, Джеффри, — сказал однажды Бен. — Именно тебя интересует вся эта религиозная чушь.
Да, так оно и было, но я никак не мог разгадать этой загадки. Что за толк Богу заботиться о коте, которого так мало заботил Он Сам? Я всегда хотел быть верующим, но до конца у меня этого не получалось; так, временные вспышки благоговения, которые обычно зовут агностицизмом. Если благодаря Бену существование Бога стало более возможным, то также более возможным стало и то, что Он абсолютно спятил. Нет, я все-таки выбираю агностицизм. А если мне вдруг захочется во что-нибудь поверить, то у родственников всегда есть в запасе парочка вариантов. На этот раз их объектом веры был психотерапевт-мессия с бланками рецептов под мышкой. Что-то старики мои становились неоригинальными.
